«Великий поток»
1
Все имевшиеся местные ресурсы по борьбе с этой напастью были исчерпаны. Жителей вакцинировали, но никто не мог твердо сказать, что вакцина помогала. Речь шла о вакцине Е-12, расчеты на которую оказались преувеличены. Она как будто бы помогала. Она помогала одним и не помогала другим. Она помогала, но потом симптомы возобновлялись с новой силой. Случаев выздоровления и возвращения в норму практически не наблюдалось. Это случалось, но только один на миллион и независимо от казенной медицины.
Симптомы болезни вызывали недоумение. Больные в течение первой стадии болезни испытывали телесную оцепенелость и умственную вялость, после этого признаки расходились - так что невозможно было сделать описание типичного хода болезни. Симптомы расходились настолько, что у диагностиков ум заходил за разум, особенно когда начиналась заключительная стадия таинственной болезни, во время которой в человеке исчезала те драгоценные скрепы, которые официальная наука ставила превыше всего остального, но о которых в то же время она не могла сказать ничего определенного. В результате больные не умирали, однако их состояние было хуже смерти - заключительная фаза необратимо преображала людей в новые невиданные доселе существа и длилась неопределенно долго. Определить эту фазу было трудней всего: внешние проявления людей, переживших мутацию, тщательно камуфлировали действительную трагедию — мимикрию здоровья нельзя было отличить от здоровья. Только тщательный химический анализ и непостижимо причудливое поведение выдавали наличие у человека синдрома Z в заключительной стадии.
О новой болезни было написано и опубликовано большое количество историй. Беллетристы, философы и ученые рассуждали о ней в газетах и журналах. По телевизору показывали аналитические программы и диспуты, посвященные модной болезни. Мнений о ней было высказано множество, главным образом, банальных или абсурдных, например, о том, что эта болезнь послана людям в наказание за их неверие или что это вовсе не болезнь, а высшая стадия человеческого совершенства. Последняя точка зрения, конечно же, принадлежала анархистам.
Интересную точку зрения предложил немецкий психолог Эрих Нойман, утверждавший, что в основе понимания новой болезни лежит древний спор мудрецов о человеческой природе. Древние утверждали, что в человеке есть два начала: светлое - дневное и темное - ночное, его Тень. Считалось, что темное начало состоит из всего, что не вписывается в законы и постановления светлой личности. Оно, дескать, несет в себе неповиновение, разрушение и ниспровержение порядка, и потому его нужно изолировать, подавить или вовсе уничтожить.
В результате этих воззрений возникла альтернатива: либо оказаться во власти Тени, признать себя грешником и потом спасаться с помощью религии, либо начать героическую кампанию против Тени и победить или погибнуть в этой войне. Говорилось, что первым путем шли инертные массы, а вторым - мистики и святые всех религий. Однако, утверждал Эрих Нойман, и массы, и мистики сходились в одном - в завышенных требованиях к человеческой природе и в пагубной установке на низвержение Тени. Неисполнимые требования приводили человечество к состоянию поляризации и раскола - основе всех ужасов в человеческой истории, - к бесконечным войнам и прочим эксцессам. Никто не знал, как остановить поток преступлений, ибо не понимал их причину.
По мнению немецкого психолога, отважные просветители Скапендра первыми осознали опасность, которую таит в себе раскол между Тенью и светлым началом. Они стали энтузиастами проекта нового человечества - встали на сторону реального человека, а значит на сторону Тени. Они сказали: в результате чрезмерных требований, предъявляемых к человеческой природе, человечество вплотную подошло к грани самоуничтожения. А между тем именно в руках темной и неясной фигуры Тени находится ключ к позитивному развитию, которое, может быть, - обратите внимание на выделенное словосочетание, - может быть, приведет человека к новой гармонии и устранит в нем гибельное расщепление. И тогда начнется новая история человечества без войн, без тюрем и прочих подобных злодеяний. Получалось, что единственным выходом из тупика является интеграция светлого начала и Тени.
Но как можно интегрировать день и ночь? Как можно дать темноте и обмороку равные права с ясностью и порядком - позволить бесформенному хаосу управлять нашей жизнью?
Но он и так правит ею. Разве не об этом свидетельствует вся человеческая история? Разве наша задача не в том, чтобы смягчить и высветлить человеческую природу? Да, отвечали ученые Скапендра, именно в этом, но сначала нужно освободить раба, реабилитировать Тень, дать преступнику возможность стать свободным! И только после этого можно надеяться на какое-то изменение.
Нужно отпустить Тень — вот главный лозунг нового направления, восторжествовавшего на острове Скапендр, поддержанный вышеупомянутым ученым. Нужно ввести ее в мир. Нужно ликвидировать дурдома и тюрьмы, куда веками загоняли сумасшедших и преступников, - общество должно само справляться со своими сумасшедшими и преступниками, и каждый отдельный человек должен самостоятельно строить отношения со своей Тенью.
Откуда вообще эта болезнь человечества? (Заметьте, что значение слова «болезнь» в этой точке начало раздваиваться в зависимости от того, пользовались им скапендрянские просветители или их противники.) Может быть, это его изначальное нормальное состояние, изредка скрашиваемое сполохами сверхчеловеческого Света? Наконец, как и откуда возникло само человечество? Образовалось ли оно в результате тысячелетних мутаций неразумного человечества или же его создало намеренное воздействие извне - неважно, богов или инопланетного разума? Никто не знал ответов на эти вопросы, а, не решив их, как можно было разобраться в так называемой болезни скапендрян?
Пока обдумывались и обсуждались все эти гипотезы, на острове Скапендр стараниями местных просветителей Тень была реабилитирована и выпущена на свободу. Для начала были открыты двери всех дурдомов и тюрем, и обитатели этих заведений включились в общий поток жизни, нередко занимая в нем важные места и ответственные роли. Была осуществлена эмансипация домашних животных: кошки, собаки, куры, гуси, утки, грызуны и рептилии были объявлены равноправными соседями их прежних хозяев, и была создана особая служба, ответственная за соблюдение их прав и достоинства. Далее была проведена образовательная реформа, в результате которой детские сады, школы, колледжи и университеты начали работать по инновационным программам, направленным на преодоление внутреннего раскола в детях и юношестве. Особые школы по ликвидации анти-теневых установок были созданы для пенсионеров, домохозяек и инвалидов. Изменились общие интонации аналитических материалов: если раньше в рассуждениях о реабилитации Тени и благотворных последствиях этого нововведения непременно присутствовало словосочетание «может быть», то теперь редакторы всех островных изданий непременно вычеркивали его жирным маркером.
2
Огромная роль в истории Скапендра принадлежит адмиралу Скапендру, завоевавшему этот остров в позапрошлом столетии и давшему ему свое имя. Знакомясь с описаниями нравов и обычаев скапендрян, нужно отметить, что адмирал Скапендр, с одной стороны, был проницательным и дальновидным законодателем, своего рода Солоном, Ликургом или даже Конфуцием, обеспечившим устойчивость своих нововведений, но, с другой, он не забывал о высших устремлениях жизни, доступных немногим избранным индивидуумам. Он постоянно думал и говорил о той чудесной потенции, которой наделены некоторые люди, и именно ее он называл иножизнью. Дать более или менее точное определение этому понятию невозможно, но у него есть немало эквивалентов в других языках, особенно в трактатах некоторых средневековых ученых. С этой концепцией перекликаются такие понятия, как безучастность, беспристрастность, незаинтересованность, невовлеченность, отрешенность, а также благородство и одухотворенность. Исчерпать все его значения я не берусь.
Об адмирале написано множество исследований и даже романов, и все же фигура его продолжает вызывать удивление, смешанное с восторгом. О нем ходит множество историй, в которых миф стал неотделим от документальных свидетельств, а апокриф - от воспоминаний современников. С некоторыми забавными историями можно познакомиться, почитав путеводитель по Скапендру. Известно, что адмирал любил проводить свое время в глубоких медитациях. Есть версия, согласно которой он просто умел спать в соответствующей позе. Кроме того, он очень любил домашних животных, и при его правлении их развелось на острове великое множество. Рассказывают, что он ухитрился выиграть десяток сражений, не пролив ни своей, ни вражеской крови. Один случай особенно удивителен: адмиралу доложили - он в это время находился в глубокой медитации, - что враги высадились на острове и их колонна движется к центру города. Ждали его приказов, но приказов не было - адмирал даже не шевельнулся. Все готовились к самому худшему, но случилось непредвиденное: городские кошки, собаки и змеи с остервенением набросились на вражескую колонну и прогнали их с острова. Есть и другие еще менее правдоподобные истории.
Письменных трудов адмирал после себя не оставил, но его устные высказывания записывались его друзьями и были изданы его последователями. Вот некоторые из них, дающие благодатный материал для размышлений:
«Общество, которое калечит людей из поколения в поколение, должно стать для них спокойным и надёжным домом. Жизнь человека – и без того неразрешимая трагедия, связанная с болезнями, старостью, смертью. Причина многих напастей в доставшихся нам от наших примитивных предков эгоизме и дурных наклонностях. Что делать с животным эгоизмом? Что делать с дурными наклонностями? Эти качества вступают в конфликт с заложенными в нас высокими побуждениями. Откуда к нам пришли высокие побуждения? Какова их природа? Можно ли согласовать одно с другим? Можно ли доверить ограниченному человеческому разуму решение этих вопросов? Может ли человек, каким бы одаренным и ответственным он ни был, навязать другим формы жизни? Можно ли навязать людям просвещение, которого они не хотят? Или, - строй, которого они не понимают, например, аристократический? Что может получиться из такого эксперимента? Но история – это всегда творчество, иначе бы она постоянно повторялась и в ней не было бы ничего нового.
Эти вопросы только кажутся неразрешимыми, но с ними можно справится, если ограничить область их приложения и число людей, вовлеченных в эксперимент. Можно начать с одного города или лучше – острова, не котором в основном проживают молодые люди или даже дети. Добросовестные воспитатели могут изменить у небольшого количества людей их жизненные установки в течение двух-трех поколений. Главное, иметь четкий план и действовать последовательно. Я исхожу из простого наблюдения, зафиксированного житейской мудростью в пословице: в гробу все станут друг на друга похожи - будем же разнолики хотя бы при жизни. Потому главная цель воспитания выглядит двойственной: создать для людей общее культурное пространство, но при этом всячески стимулировать многообразие человеческих проявлений.
На первом месте нужно поставить вопрос о природных наклонностях людей. Эти наклонности должны выявляться и проявляться. В случае преобладания дурных или даже преступных наклонностей они либо исправляются, либо такие индивидуумы под разными предлогами высылаются с острова на большую землю. Работой по искоренению, а тем более подавлению дурных предрасположенностей наши воспитатели не должны заниматься.
3
Перед тем как обратиться к рассказу о миссии трех парамедиков на острове Скапендр, приведу несколько выдержек из книги Эриха Ноймана «Остров и Тень», которую я внимательно изучил еще до отъезда на остров. Книга действительно необычная, дающая подробное описание нравов и умонастроений обитателей острова, но она также вводит в актуальную проблематику, связанную с этим явлением. Вот что я в ней прочитал:
«Многие спрашивают, чем скапендряне отличаются от остальных обитателей нашего мира? Если судить по внешним признакам, то ничем. Образ жизни у них, правда, несколько иной. Например, скапендряне проводят значительно больше времени наедине с собой, часто ничем не занимаясь. Эта способность скапендрян часами и днями ничего не делать и сидеть или лежать с закрытыми глазами вызывает особое беспокойство соседей и считается главным симптомом вышеупомянутой болезни.
У скапендрян нет государства и чиновников, нет полиции и армии. Они прекрасно обходятся без этих, казалось бы, обязательных институтов. Большая часть их немногочисленных законов исполняется без всякого принуждения. Если возникает какое-либо недоразумение, собирается группа жителей и решает возникший вопрос к взаимному удовлетворению.
Напряжений и споров в их жизни очень мало. Дело в том, что у них отсутствует азарт конкуренции и потому нет желания выдвинуться, победить и опередить других во что бы то ни стало. Но не видно ни вялости, ни апатии, просто внимание каждого направлено на вещи, не связанные с общественными привилегиями, а скорее на внутренние задачи, решаемые каждым и каждой по собственному почину.
Большинство скапендрян нигде не служит, но есть и те, кто работает на нескольких службах, потому что им этого хочется. Есть среди них домоседы, а есть бродяги и путешественники. Очень много бездомных, живущих в лесах или городских скверах, и это тоже их собственный выбор.
Живут они поодиночке, семьями или коммунами — как кому нравится. Дети живут вместе с ними и воспитываются либо в школах, либо родителями и друзьями родителей. Избежавшие школьной муштры и обезлички, они, не в пример нашим детям, жизнерадостные и доброжелательные.
Умственно и душевно больных никто не запирает в сумасшедших домах. Они живут вместе со всеми, и каждый из них сходит с ума, как хочет. Преступлений там мало, и преступников тоже не запирают, а дают им возможность попробовать жить, никому не вредя. Тех, у кого дурные наклонности не искореняются, изгоняют из общества, и это самое суровое из имеющихся наказаний».
К этим выдержкам я хочу добавить несколько наблюдений, почерпнутых мной из других источников. Вот, например: скапендряне - большие любители чтения, ценители старинных бумажных изданий. При этом у них имеется правило: меньше читать, больше думать. Газеты и всякое бульварное чтиво - детективы, истории ужасов, любовные и сентиментальные романы - на острове практически отсутствуют. Телевидения у них тоже нет. Важные вещи они узнают по радио из репродукторов, а потом собираются группами и обсуждают.
Вообще они живут по принципу: чем меньше - тем лучше. Меньше собственности - меньше забот и беспокойства. Они мало едят, мало спят, некоторые ухитряются спать стоя минут по 20-30 за ночь, но есть среди них такие, кто спит по 12 и больше часов в сутки. И так во всем остальном: если большинство как-то себя проявляет, то обязательно имеется какое-то количество людей, проявляющих себя диаметрально противоположным образом.
Окружающий мир болезненно остро воспринимает то, что происходит на Скапендре. Близлежащие страны пытаются вмешаться, образумить, призвать к порядку, посылают к ним своих наблюдателей, чиновников, медиков с их рекомендациями, прививками и другими препаратами. Скапендряне этому не препятствуют, позволяют себя изучать, вакцинировать, лечить. Они понимают причины беспокойства соседей и пытаются их успокоить.
На Скапендре нет религий - одной, доминирующей над остальными, или множества конфликтующих между собой и переманивающих друг у друга прихожан. Религиозное чувство, или переживание тайны существования, проявляет себя в многообразных формах. Излюбленным занятием скапендрян является медитация - занятие, которое захватывает скапендрян в неожиданных местах, и тогда они садятся или ложатся на землю и закрывают глаза.
Мы приплыли на остров Скапендр ранним сентябрьским утром. Дул порывистый ветер, было сыро и неуютно. В лодке, пока нас везли, мы промокли и продрогли. Провожавший матрос высадил нас на заброшенном пляже и уплыл, тарахтя мотором, к поджидавшему его в бухте парому. За пляжем начинались пригороды главного островного города, также названного Скапендр.
Первым делом Ламаджи определил подветренную сторону за бурым забором, собрал щепки и обрывки газет и затеплил костер. Роджер набрал в чайник воды из сломанного крана. Я подвесил над огнем походный чайник и нашел в рюкзаке чайную заварку. Скоро вода закипела. Пили чай, курили, вслушивались в настроение местности. За нашими спинами накатывали волны, кричали чайки, мокрая галька скрипела под ногами. Горечь крепкого чая и едкий дым табака нас приободрили.
Напившись чаю, мы подтянули ремни рюкзаков и отправились в город. Шли мимо тесно сдвинутых серых блочных домов с крохотными неуютными балконами. Такого же цвета были низенькие заборчики между домами, назначение которых было не разделять, а разгораживать территорию. Узкие улицы, покрыты неровным асфальтом, из трещин которого лезет трава. В скверах великое множество резвящихся бездомных собак и кошек. Из мусорных баков выглядывают любопытные мордочки крыс. Очевидно, ими питаются змеи, на одну из которых я едва не наступил.
На траве, а то и прямо на тротуаре лежат люди с отрешенными лицами и закрытыми глазами. Змеи и крысы их не замечают или просто сторонятся. Прохожие, коих на улице немало, их осторожно обходят. Непонятно, спят эти люди или медитируют. Но почему они не выберут для этих занятий укромное место?
Когда мы добрались до городского центра, выглянуло солнце и сразу же навалилась жара. Людей в центре города оказалось великое множество — прохожие торопятся и не смотрят по сторонам. Всем своим видом они говорят, что оказались здесь совершено случайно и к этому месту не имеют никакого отношения. У каждого своя жизнь и они не замечают, что живут в этом захлестнутом эпидемией городе. Они, конечно, не знают, где находится почта, - в ответ на вопрос впадают в прострацию, долго думают, а затем, опомнившись, бегут дальше.
Улица с густым потоком пешеходов и машин ведет на площадь со сквером и медным памятником основателю города адмиралу Скапендру. У адмирала колени полусогнуты, а шпага касается земли. Его фигурку окружают три медных зверька: кошка, собака и змея. Пешеходы обходят эту группу как физическую преграду, каковой она и является. В сквере можно увидеть множество сидящих и лежащих на траве и асфальте людей с закрытыми глазами.
На площади мы обнаружили почту, банк, гостиницу и похоронное бюро. Прежде всего мы зашли на почту и получили ожидавшее нас письмо от Комиссии. В нем сообщался адрес, по которому поселилась основная группа медиков, - для них арендовали большой загороженный дом в северной части города, нам предлагалось к ним присоединиться. Прочитав письмо, мы пошли устраиваться в гостиницу через дорогу.
Веселый администратор вручил нам ключи от трехместного номера. Единственное окно выходило на залитую солнцем площадь с памятником Скапендру с потоками людей вокруг него. В номере пахло чем-то кислым. Простыни на кроватях были подозрительного чайного цвета. Такого же цвета оказались и скатерти в баре, где нам подали испитой чай и остывшие тосты. После завтрака Роджер и Ламаджи вернулись в номер с намерением отдохнуть, а я отправился осматривать город. Уговорились собраться в номере, как только стемнеет, и сравнить впечатления.
5
Город при первом подробном осмотре показался мне малопримечательным. Наверное, это мнение сложилось у меня потому, что я был глубоко погружен в свои мысли. Я думал: что это за болезнь, поразившая скапендрян? Может быть, они больны именно тем, что они так пугающе нормальны, настолько нормальны и пригнаны к своим обстоятельствам, что в них не осталось ничего, кроме этой нормы и этих обстоятельств? Может быть, все дело в том, что в людях должно быть что-то помимо нормы, а у них ничего этого нет?
Я бродил по площадям, улицам и скверам Скапендра, пока жажда и усталость не привели меня в угловой бар на одном из перекрестков.
Он сидел лицом к двери и, когда я вошел, жестом пригласил меня к нему подсесть. Я сел и заказал апельсиновый сок. Он ел сэндвич, пил кофе и со мной не заговаривал. Принюхивался к окружавшему меня пространству. Я также пробовал понять, что он за птица. Допив кофе, вскинул на меня большие серые зрачки и доброжелательно улыбнулся.
— Моя жизнь - сплошное дерьмо, - проговорил он сокрушенным тоном. Помолчав, добавил:
— Моему сердцу нанесен смертельный удар. О, этого я не предвидел!
— Когда-то, насколько я себя помню, - продолжал он, — моя жизнь была пиршеством, где все сердца раскрывались и струились всевозможные благовония.
Я никогда не творил зла. Дни мои будут легки, раскаянье меня не коснется.
Я превращаюсь в старую деву: у меня нет смелости полюбить смерть!
Прислушайся: ни единого звука. Осязание тоже исчезло. О, мой дом, о, мой ивовый лес! Вечер, утро, ночи и дни...
Я устал! Мой характер стал желчным.
В порыве отчаяния, как бы споря с самим собой, он произнес:
— Бог?! Этот господин не ведает, что творит. Посмотри, что он устроил. Вокруг сплошное дерьмо, одни собачьи выводки.
Он все говорил и говорил. Это было похоже на исповедь и на поэтический монолог - кажется, он говорил стихами из Артюра Рембо. Голос его вздрагивал, падал, взлетал, и паузы были не менее красноречивы, чем фразы. Наконец, поток самобичевания закончился.
Я не заметил, как мы оказались на улице с высокими густыми деревьями, сходившимися кронами. По аллее, образованной деревьями, нетерпеливо гудя, вереницей двигались машины. Он шел - я нерешительно двигался за ним. Впереди в проеме улицы возвышался шпиль Магистратуры.
Нас отвлекали хрупкие фигурки девочек в белых футболках, стоявшие вдоль дороги. Эти девочки работали на автомобилистов. Обычные пешеходы для них - не клиенты. На нас они смотрели недоброжелательно, как на людей, гуляющих по улицам, по которым положено ехать, и тем самым нарушающих принятый в этой части города этикет. Одна, забывшись, предложила нам с ней прогуляться. Мой спутник вывернул пустые карманы, и она отстала.
Я давно уже догадался, кто он такой, и, воспользовавшись паузой, решил припереть его к стенке.
— Слушай, - сказал я, - может быть, закончим притворяться. Я знаю, кто ты, и у меня к тебе один серьезный вопрос. Он касается пресловутой Свободы Воли. Когда ты создал эту Свободу, чего ты хотел добиться и чего добиваешься сейчас?
— Я давно уже на все махнул рукой. Мой проект не удался - это все знают.
— Но ты дал нам Свободу Воли, то есть удовольствие делать то, что мы хотим, и лишь слегка ограничил ее своими заповедями. Однако мы почувствовали вкус к Свободе и свели эту Свободу к стремлению получать как можно больше удовольствий. Признайся - Свобода Воли это ведь твоя, а не наша Свобода, хотя, как я понимаю, и ты тоже не властен над своими творениями. Кроме того, ты ведь знаешь, что Свобода Воли - это отрицание всех ограничений, то есть отказ и от тебя и твоих заповедей.
— Извини, но я не понимаю большую часть твоих вопросов. Что же касается противоречий, в которых ты хочешь меня уличить, я могу только предложить тебе научиться умеренности. Научись соразмерять свободу и несвободу, а также вовремя выпускать пар. Любовь к ближнему тоже помогает.
— Я припер тебя к стенке, а ты даже не оправдываешься. Ты действительно не ведаешь, что творишь!
— А пошел ты!
Я понял, что совершил бестактность и, чтобы за- гладить ее, сказал примирительно:
— Хорошо, а ты можешь сказать, где мы сейчас находимся?
— Это Страна Иноживущих. Для слепых и ограниченных людей все, кто живет по-другому - ино живущие. Эту жизнь вы называете болезнью, извращением или грехом, потому что не понимаете, что это такое.
— А разве жители Скапендра не больные?
— Конечно, нет. Они иноживые.
— Тогда, возможно, больные - мы?
— Я же сказал: нет болезней. Есть иножизнь.
Пошли дальше. До Магистратуры не дошли, увидели серебристую бабочку, порхавшую среди стволов. Свернули с пути, пошли за ней. Пробовали управлять бабочкой, но так, чтобы при этом не навредить ее крылышкам. На несколько секунд мы стали бабочками: три бабочки взлетели и закружились среди деревьев. Две бабочки улетели, а я вернулся назад в свой отель.
6
Не застав в номере Роджера и Ламаджи, я прилег на кровать и увидел хоровод кошек, которые, стоя на задних лапках, кружились по цветочному лугу. Ах, как заманчивы были их кружения, их фигурки таяли в легком тумане, а лапки мелькали, едва касаясь травы. Туман становился густым и тяжелым, кошки в нем пропали. Наступила ночь, небо закрыли густые облака. Я увидел поле, покрытое черными кустами. От куста к кусту перебегают крупные зловещие тени. Кто это - тигры, пантеры? Одна тень прыгнула мне на грудь, и я проснулся.
Когда я вышел из отеля, было уже темно. Площадь была запружена людьми. Из репродукторов лилась упругая, ритмичная музыка.
Люди стояли толпами, чего-то ожидая. Сквозила какая-то первичность и неуверенность. Некоторые пританцовывали, другие возбужденно говорили. Столики кафе, вынесенные на тротуары, заняты оживленно спорящими людьми. Лица у людей лихорадочно разгоряченные. Где-то разговоры переходят в споры и даже драки. Девушки - в вызывающих ярких нарядах, юноши - в ярких жилетках и рубашках. Но главным было другое - то, что их всех объединяло и чего я не знал, не разделял. Все они участвовали в общем мифе, к которому я не был причастен.
Мне вдруг мучительно захотелось узнать, о чем говорят эти сидящие за столиками, эти гуляющие и танцующие люди. Но я знал, что если я к ним подойду, они мгновенно перестанут быть самими собой, станут напряженными, натянутыми, враждебными, а меня они просто прогонят или отсядут за другой столик.
У меня было ощущение, что я принадлежу другому роду существ, опасному для иноживущих. Какой-то человек с лицом, озаренным радостным волнением, подбежал ко мне, раскрыв для объятий руки, но вдруг испуганно отскочил, как будто увидел перед собой кобру или тигра. Девушка шла мимо и улыбалась своим мыслям, но случайно взглянула на меня, побледнела и свернула с дороги. Я не мог понять, чем я их так пугаю.
Ожидание на площади становилось напряженней, разговоры затихали, а потом возобновлялись с удвоенной силой. Неожиданно музыка смолкла, и в наступившей тишине голос из репродукторов сообщил, что сейчас будет говорить известный психолог Эрих Нойман.
Музыка смолкла. На лицах окружавших меня людей появилось выражение сосредоточенного внимания. Сначала слышно было только дыхание, а потом зазвучал очень знакомый усталый голос. Он говорил медленно, часто останавливался, чтобы подумать или подыскать точное выражение. Иногда голос понижался до неразборчивого шепота. В целом выступление Ноймана напоминало беседу в дружеском круге за бутылкой вина среди умных собеседников. В таком разговоре никто не предлагает глупых рецептов для спасения человечества, никто не притворяется, что знает ответы на все вопросы, и именно эта обыденность интонаций при необычности высказанных мыслей приковывала интерес к тому, что он говорил. А говорил он следующее:
— Друзья, я хочу предложить вашему суду мои размышления о необычном опыте жителей острова Скапендр. Много столетий мы внимательно слушали наших учителей, сообщавших нам свои великие истины. Мы стремились думать и жить в соответствии с этими истинами. Нас не удивляло, что эти истины давались всем сразу, как будто бы у нас у всех один ум и одна воля, как будто каждый из нас не имеет своего ума и своей воли.
Мы искренне соглашалась с учением и принимали его, но почему-то жили вопреки и наперекор учению, побуждаемые к этому нашей Тенью. Мы несли в себе противоречие и конфликт, который принимал разнообразные формы.
Мы боролись с врагами и искали поддержку у наших друзей. Мы забывали о том, что в каждом из нас живет своенравная Тень, которую нельзя свести к Тени другого человека и невозможно объяснить.
Нам говорят, что мы нездоровы, потому что несем в себе нашу Тень, мы нездоровы, потому что подавляем нашу Тень, но мы также нездоровы, потому что освободили нашу Тень. Нам говорят, что в нас живут страшные чудовища, ответственные за все преступления, которые совершались и совершаются в мире. Но нам не говорят, что нам с собой делать.
Признаемся: каждый из нас — это вместилище таинственной суверенной Тени. Каждый индивидуум — это первичная потенция действительности, над которой нет никакого высшего принципа. Во всяком случае, такой принцип нам пока неизвестен, а все известные высшие принципы и высшие сущности стали проблематичны и были нами отставлены. Причин для этого много, их все не перечислить. Достаточно сказать, что эти ветхие принципы и эти великие боги противоречат друг другу и не соотносятся с нашим опытом.
Наш реальный мир состоит из этих в самих себе укорененных и из самих себя произрастающих Теней. Противоречие между миром и интеллектом делает невозможным даже то частичное удовлетворение, которое Шопенгауэр обещает художнику, философу и святому. Мир непостижим для человеческого мышления, поэтому напрасны все наши усилия согласовать наше знание с нашей жизнью.
И с этим ничего не поделаешь. Противоречия между индивидуальными Тенями не могут быть разрешены. Искусство дает нам лишь видимость примирения противоречий. Нравственность предполагает действия индивида, который исходит из своей Воли, но одновременно согласуется с Волей других людей, что тоже невозможно.
Мы верим в нашу самостоятельность и отдельность каждого индивидуума, а также в то, что мир алогичен и непознаваем и потому не поддается усовершенствованию. На этих выводах нельзя построить никакое общезначимое учение, которое легло бы в основание разумного общественного устройства. Противоречие между «я хочу» одного и «я хочу» другого - нельзя разрешить логически.
Основатели Скапендра решили положить в фундамент нашей жизни самый свободный, самый невозмутимый, самый нелогичный, самый счастливый принцип, предложенный некогда старым дебоширом и пьяницей Франсуа Рабле: думай что хочешь, чувствуй что хочешь и делай что хочешь! Он сказал: мы пришли в этот мир, чтобы наслаждаться жизнью. Больше в этом мире нечего делать. Никто не мешает нам заниматься своими делами, но сначала будем счастливыми, а потом уже чем- то займемся и будем делать то, что хотим. Только если мы счастливы, наша жизнь приобретет смысл и наши дела имеют смысл. Мы живем по этому принципу, предоставив каждому определять границы своей свободы, а окружающим людям также свободно следовать своим желаниям, в меру своей утонченности и ответственности ограничивая себя и считаясь с другими.
И что же: внешний мир объявил нас рассадником эпидемии, грозящей всему человечеству! На наш остров посылают комиссии медиков - пока только медиков! - призванные классифицировать симптомы нашей болезни и лечить нас от нее. Они даже решили направить против нас своего древнего Бога и его законы, но, кажется, этот Бог не на их, а на нашей стороне. Остается ждать присылки к нам бригад особого назначения в камуфляжах и диверсантов с взрывными устройствами.
Мы живем не чужим, а своим опытом, и этот опыт мы никому не навязываем. Да, мы не создали идеального общества, но у нас есть право жить так, как мы хотим. Мы можем быть хорошими и плохими, талантливыми и бездарными, ленивыми и трудолюбивыми... не мешайте и не помогайте... предоставьте нам быть такими, какими...
Голос из репродуктора разразился долгим мучительным кашлем. Очевидно, оратор не смог с ним справиться, потому что репродуктор был отключен.
На площади возобновилось движение, споры. Я побрел по одной из тихих улочек, раздумывая над тем, что услышал.
7
Устав от долгого блуждания по улочкам Скапендра, Ламаджи увидел перед собой сверкающую под солнцем снежную вершину Кайласа. Сердце его встрепенулось - он получил помощь и центр для своей медитации. Так бывало не раз в его трудной монашеской судьбе. Незаметно он оказался среди карнавальной толпы, но Кайлас не переставал светиться и переливаться своими четырьмя снежными гранями. Не теряя ясного взгляда на окружающий его мир, Ламаджи увидел, как в глубокой пещере в центре священной горы медитирует Будда в инкарнации Самвара. Ламаджи начал совершать кару - обход Кайласа по часовой стрелке с востока. Перед его неторопливой походкой и оранжевым балахоном расступались торговцы наркотиками, проститутки, сутенёры, туристы и прочие оригиналы всех цветов радуги. Ламаджи двигался одновременно в двух плоскостях, и это придавало ему гибкость и силу, делало его неуязвимым. А может быть, его спасало то, что в эти утренние часы делирий еще не вошел в полную силу и трущобы еще не набрались своих обычных гибельных энергий.
Ах, ты, мой оранжевый! Смотри, какой красавчик! Иди-ка сюда! - внезапно перед монахом материализовалась плотная женская фигура в чем- то красном с отчаянно раскрашенной физиономией. Из-за ее спины выглядывала пестрая компания спутников и спутниц с расплющенными на их возбужденных лицах улыбками. Женщины были одеты вызывающе, их наряд открывал то, что женщины обычно скрывают, и едва прикрывал остальное. В мужчинах бросался в глаза контраст между хрупким надломом одних и брутальностью других. Все кричали, не умолкая, громче всех - женщины. Все, казалось, только и ждали буддистского монаха и, встретив его, отпускать не собирались.
Ламаджи попытался обойти компанию, но женщина в красном взяла его под руку и, прильнув к нему своим горячим телом, увлекла его за собой, остальные двинулись следом. Впрочем, Ламаджи не сопротивлялся – обход Кайласа не может быть прерван, но может сочетаться с любыми, в особенности карнавальными событиями.
-Иди-иди! Тебе с нами хорошо, очень хорошо, внушала ему размалеванная предводительница, не отпуская его от себя. - С нами всем хорошо: и беленьким, и сереньким, и оранжевым!
Компания с веселыми криками двигалась по узким и запруженным улочкам среди веселых кварталов Скапендра. Спутница Ламаджи не закрывала рта. С каждым новым поворотом градус компании поднимался, музыка становилась пронзительней, гримасы - болезненней, жесты - сомнамбуличней.
Не сбавляя скорости, компания свернула во двор, поднялась по крутой узкой лесенке и остановилась на площадке перед огромной дверью. Открылась широкая дверь — гора Кайлас повернулась к путнику северной стороной и открыла священный проход - трещину, ведущую в пещеру Самвары-Будды. Ламаджи ступил в этот священный проход. Будда, не шевельнувшись, вошел в последнюю высшую стадию медитации. Ламаджи утратил остатки связи с окружающим его миром страданий: больше не было города Скапендр. Он был Буддой, и он стоял перед Буддой. Самвара-Будда явился его внутреннему взору, чтобы передать ему новые наставления.
8
Роджер Фрипп шел по улице с палисадниками и цветами, с детьми, играющими в незнакомые ему игры, с гуляющими парами, с беседками посреди цветов и с людьми в этих беседках. Перекличка играющих детей, ароматы гелиотропов, пионов и флоксов, музыка, льющаяся из открытых окон - все это только усиливало его нервозность и беспокойство.
Роджер лихорадочно думал о болезни островитян, о неуловимости признаков эпидемии, о пугающей беспечности этого народа, не понимающего своего отчаянного положения. Мысли его мешались, образуя запутанный клубок, он чувствовал, что его затягивает бездна. Мир находится на грани коллапса. Эта идиллия ядовита и грозит полным распадом. Он думал о том, на что ему предстоит решиться, что предпринять, как остановить катастрофу. Роджер знал, что истоком расползающейся по миру эпидемии является скапендрийский дух. Этот дух следует одолеть.
Но что такое скапендрийский дух? Это то, что должно быть уничтожено. Он думал: люди не в состоянии вынести столько свободы, нельзя допустить такого плюрализма воль. Должны прийти диктаторы, воины, в крайнем случае, врачи, и сказать: всё, баста, теперь вы будете делать так, как мы скажем: лечиться, исправляться, подчиняться! Скапендрян нужно оградить от них же самих, ограничить жесткими законами, подчинить единой воле! Так всегда происходило в истории, и так должно быть. Приходили победители и диктовали свою волю. А побежденные сдавались или умирали.
Скапендрийский дух уже перекинулся на другие страны и расползается по миру. Пока не поздно, его нужно обрамить и дать ему направление. Это произойдет усилием извне или изнутри, это случится непременно. Все вернется на круги своя, и скапендряне будут жить, как остальное человечество. Это непременно будет так! Роджер Фрипп должен их остановить!!!
9
Было уже довольно поздно, когда я вернулся в гостиницу. Ламаджи и Роджера в номере не оказалось. Я спросил у администратора, с веселой искринкой в глазах, когда он их видел последний раз. Тот ответил, что не видел их с утра. Встревоженный их отсутствием, я вышел на площадь, не представляя, где их искать.
—Привет, старина. Какие прекрасные мысли роятся в твоем уме? Я вижу на твоем лице тревогу, - навстречу мне выступил мой знакомец из бара, на нем была широкополая соломенная шляпа и солнцезащитные очки, так что я не сразу его узнал в этом наряде. Для чего такой маскарад ночью, я также не мог понять.
— Да, меня беспокоит исчезновение друзей.
— О них не тревожься: Ламаджи уже вошел в центр священной горы Кайлас и стал Буддой.
Зная старого монаха, я успокоился. Да, он вполне мог стать кем угодно и жить в двух параллельных реальностях: абсолютной и относительной или в каждой из них поврозь.
— А Фрипп? Его тоже нет с утра дома.
— Фрипп зашел далеко и едва ли вернется. Это результат его внутренних неразрешимостей. Впрочем, беспокоиться о нем не нужно. Иножизнь предполагает спокойствие и невозмутимость в любых обстоятельствах.
— А что означают твои темные очки и шляпа?
— Правда, выглядит несуразно? Я вообще смотрюсь несуразно на этой планете. Каждый из вас смотрится так же нелепо или даже намного несуразней меня. Как и сама планета Земля. Кто-нибудь это замечает? А появись странно одетый человек, и сразу возникают вопросы: что да как да почему? Лучше скажи мне: разобрался ли ты в феномене Скапендра? Или тебя все еще мучают вопросы?
— Я понял, что это большой эксперимент в малом объеме острова - скапендряне решили выйти из потока и создать инопоток. Но выйти из инерции не просто. Для этого нужны сознательные усилия всех, кто участвует в игре. Можно ли рассчитывать на это? Можно ли на такое дело мотивировать все человечество? Религии этого не сумели - их импульс рано или поздно угасал. Аристократии были еще более кратковременными. Важно, что остров имеет ограниченную территорию - на это рассчитывали экспериментаторы. Начать с острова и распространиться на весь мир. Вопрос в том, как долго остальной мир будет мириться с тем, что происходит на Скапендре. Ты, наверное, знаешь ответ на этот вопрос.
— Знаю, ночью на острове высадится десант. Вас, медиков, прислали, чтобы усыпить бдительность аборигенов.
10
Заглянув в номер, я обнаружил в нем крепко спящего Ламаджи. Что это был за сон! Ламаджи в оранжевом балахоне лежал на своей постели под ярко светящей лампой, раскинув, как в полете, руки, с лицом, на котором было написано запредельное блаженство. Сам Будда не мог бы смотреться убедительней.
Я решил тоже освежиться сном, умылся и почистил зубы. Вернувшись из ванной, я с наслаждением вытянулся на кровати, закрыл глаза... и провалился в сон.
Послышались звуки, похожие на удары хлопушкой, какие-то потрескивания, бульканье, выкрики, свист. Потом зазвучал знакомый голос из репродуктора, произносивший слова «граждане», «братья», «единение», «битва». Я пробовал проснуться, но могучая сила затягивала и кружила меня в воронке сна. Я просыпался и опять погружался в сон. Внезапно наступившая тишина разбудила меня окончательно.
Я огляделся. Ламаджи в комнате не было. Посмотрел на часы - половина десятого утра. Какая странная ночь! Что это было - хлопушки, потрескивания, крики? Или мне все это приснилось? И куда опять пропал Ламаджи?
Я спустился к веселому администратору, но и того не было на месте. Долго звонил в колокольчик в надежде, что он появится и объяснит мне, что происходит и где я смогу получить свой завтрак. Наконец, появилась заспанная физиономия администратора:
— Что вам угодно?
В ответ на мои недоумения и жалобы администратор остолбенел от изумления:
Как вы проспали всю ночь? Такую ночь!
— А что особенного было этой ночью? - спросил я его, уже не скрывая раздражения.
— Этой ночью решилась судьба Скапендра, - сверкнув глазами, ответил администратор. - На остров был высажен десант. Город был обстрелян артиллерией. Были созданы отряды добровольцев, в которые вступили все - и мужчины и женщины. Добровольцев разделили на бригады и раздали оружие. Ваш сосед по комнате, ну тот, в оранжевой юбке, записался в санитарный отряд. Эрих Нойман выступал перед людьми, он взял на себя роль народного трибуна и командование добровольческой армией. Всю ночь шла стрельба, били из гранатометов и пушек. Были жертвы с обеих сторон. И нашествие было остановлено - десантники покинули остров. Сотни из них перешли на нашу сторону, многие были взяты в плен. Скапендряне отстояли свою свободу! А вы проспали такую ночь! Но ничего, сегодня вы сможете увидеть праздник освобождения, который скоро начнется. Идите на площадь, Эрих Нойман опять будет говорить через репродуктор.
Теперь пришла моя очередь остолбенеть: действительно, как я мог спать в такую ночь - ведь мой знакомый предупредил меня заранее! Я думал: что будет с этим островом, как на него повлияют события этой короткой и ослепительной войны? Сможет ли он сохранить свое лицо, свою безмятежность, свои свободы?
Я поспешил на площадь, где уже стояли тысячи людей, ожидающих выступления главнокомандующего. Многие были с автоматами на плечах, чувствовалось, что они пришли сюда сразу же после битвы. Было много раненых, много женщин и детей. Казалось, люди были озарены сиянием, идущим от них самих. Разговоров было мало, никто не танцевал. Не было и следов вчерашней нервичности и неуверенности - на лицах была написана гордость и радость отвоеванной свободы.
Тут же на площади мне посчастливилось найти свободный столик и заказать кофе и круасаны. За соседним столиком сидела группа молодых людей, они держали друг друга за руки и пели незнакомые мне песни. Это были песни войны, которые я не ожидал услышать на этом острове, песни о потерях и о победе над врагом.
В репродукторе раздался знакомый голос, но в этом голосе не было прежней усталости, перепадов и раздумий. Он говорил:
— Друзья мои! Эта ночь нас многому научила. Мы поняли главное: чтобы быть свободными, мы должны уметь отказываться от свободы, а потом воскрешать ее снова. Помните: мы пришли в этот мир, чтобы наслаждаться жизнью. Только если мы счастливы, наша жизнь приобретет смысл и наши дела имеют смысл.
Человек ущербный несчастен и безутешен, он ищет врагов, воюет со своей Тенью и убивает каждую минуту своей жизни. Каждый миг, приходящий из Будущего в Настоящее и переходящий из Настоящего в Прошлое, становится его врагом, его Тенью. Он ходит по кругу, жизнь его превращается в ад.
У нас нет врагов в Прошлом, Настоящем и Будущем. Мы живем, предоставляя каждому определять свою собственную задачу и границы своей ответственности. Человек может увлекать других или быть увлеченным. Человек может преображать свою жизнь любовью и воображением. Человек может превозмогать притяжение и преодолевать границы. Эти принципы бессмертны, они живут в каждом из нас, и любой прогресс начинается с них. С них начинается подвиг и творчество, и с ними приходит победа. С победой вас, скапендряне!
Толпа на площади одобрительно загудела, впрочем, были слышны и упрямые свистки.
Я решил найти моего друга Ламаджи и вместе с ним вернуться домой.
ответственности. Человек может увлекать других или быть увлеченным. Человек может преображать свою жизнь любовью и воображением. Человек может превозмогать притяжение и преодолевать границы. Эти принципы бессмертны, они живут в каждом из нас, и любой прогресс начинается с них. С них начинается подвиг и творчество, и с ними приходит победа. С победой вас, скапендряне!
Толпа на площади одобрительно загудела, впрочем, были слышны и упрямые свистки. Я решил найти моего друга Ламаджи и вместе с ним вернуться домой.
Сборник рассказов. 2013 г.
Год издания: 2013
Страниц: 336
Формат: 17.2 x 12.3 x 1.3 см
Обложка: твердая
ISBN: 978-5-7784-0449-6
В книге прозы Ровнера притчи, жизненные истории, эссеистические рассуждения объединены большой темой — духовной основой человеческого существования. Язык автора скуп и точен, емок и многомерен. Книга читается с неослабевающим интересом и будет интересна всем, кого не оставляют в покое "вечные вопросы бытия".