Я получил письмо от далекого родственника из города Б.
В письме говорилось о том, что, дескать, отца моего видели в городе. Однако отец мой давно умер. Он умер десять лет тому назад, и его никак не могли видеть в городе Б.

И все же… Я знаю, что они не стали бы попусту мне писать. Кроме того, у меня самого имелись воспоминания о его появлениях после смерти. Он сидел у меня на кухне пил чай и курил – пепельница была полна окурков. Это было после его смерти и, причем, не один раз. Это случалось почти каждый вечер. Да, так случалось не раз, и я не удивлялся, принимая его появления как должное. Я рад был ему и никогда не спрашивал, откуда он приходит и куда уходит. А потом он перестал приходить.

И вдруг несколько месяцев тому назад в канун Нового года я столкнулся с ним в подземном переходе. Там было много причудливых персонажей в карнавальных костюмах, и все ужасно спешили. Надо было пробираться сквозь толпу. И вот мы столкнулись, но людской поток пронес нас друг мимо друга. Невозможно было остановиться. Мы не успели сказать один другому ни слова. Конечно, я растерялся.

Он выглядел отстраненным, отсутствующим, отдавшимся потоку. Глаза полузакрытые, и лицо осунувшееся, небритое. Мешки под глазами. Одет во что-то темное, клетчатый шарф под подбородком. Мы налетели друг на друга и оттолкнулись по инерции, чтобы пройти. Сзади напирали, и я не мог остановиться. Так мы и разошлись.

Что я успел почувствовать в то мгновенье? Практически, ничего. Только через минуту я понял, что случилось, и переместился во встречный поток для того, чтобы вернуться и догнать. Меня опять захватило и понесло. Его нигде не было видно. Это произошло в декабре прошлого года.

2

И вот я отправляюсь в город Б.

Я хочу разобраться, что же там случилось. Вечером я приезжаю в промежуточный город М. по пути в Б. В поезде я беседую с сочувствующим полицейским, но он считает, что моя затея бредовая. Умерший человек умер, и не о чем больше говорить. Но я знаю, что он неправ. Все не так просто, как ему кажется.

Поезда в город Б не идут, добираться до него нужно на автобусе или по реке на катере. Поездка на катере требует дополнительных затрат, а средств у меня мало. Их хватит только на то, чтобы доехать до места. Ну что ж, была–не была, поеду на катере. На обратный путь займу денег у родственников.

Мне кажется, что появление отца в городе Б. поможет мне понять что-то важное. Так уж получилось, что моя жизнь тесно связана с жизнью моего отца. Об этом я расскажу немного позже, сейчас не время. Прежде всего, мне нужно устроиться на ночь в гостиницу и дождаться катера, который отбывает завтра утром.

И вот я иду по булыжной мостовой, поеживаясь от сырости, тянущейся от реки. Сумрачно, ветрено. Небо обложено тучами без просветов. Начинается дождь. На улице ни души, не у кого спросить дорогу. Впереди на углу появляется силуэт мужчины, что-то очень знакомое. Боже, да ведь это же он!

Я не успеваю опомниться, как мужчина входит в какую-то дверь. Добежав до угла, где исчез знакомый силуэт, я обнаруживаю стеклянную витрину кафе. Стремительно распахиваю дверь, и что же? В кафе полумрак, но я вижу: он сидит в глубине у стены лицом ко мне и смотрит, как я иду к нему. Наконец, я рядом с его столиком – на меня смотрит угрюмое незнакомое лицо с белесыми глазами. От этого взгляда мне становится не по себе. Я выбегаю на улицу.

Через четверть часа я подхожу к гостинице – четырехэтажному зданию с рядами одинаковых балконов вдоль фасада. Дождь припустил, и я промок до нитки. Понимая всю нелепость своего поступка, я плачу за номер и тут же в кассе на последние деньги покупаю билет в город Б.

В номере раздеваюсь наголо и залезаю под горячий душ. Мне кажется, я никогда не согреюсь, так я продрог. Моя одежда сушится на батарее. Я думал, что после душа я мгновенно усну, так я устал, но едва голова коснулась подушки, сон бежал меня.

В памяти опять проигралась сценка в кафе с незнакомцем за столиком. Взгляд его глаз почти без зрачков обжег меня снова, и я подумал, что эта встреча – свидетельство моего перевозбуждения и что нужно взять себя в руки. Я начал равномерно дышать, считая вдохи и выдохи – так я делаю, когда хочу успокоиться. Но глаза незнакомца продолжали царапать мне душу. Все-таки какое-то сходство было, хотя у отца взгляд иной – ясный, с искоркой юмора.

Убедившись, что мне не заснуть, я включил свет и подошел к окну. Окно смотрело во двор безлюдный и черный, освещенный светом из окон гостиницы. Дождь перестал, но зато усилился ветер, гулявший в зарослях ольхи и образующий из веток и листвы причудливый хаос. Тонкие ветви ближнего дерева то заносило вверх, и они напоминали взметенные руки с раскрытыми ладонями и длинными пальцами, то сносило в сторону, выламывая и выворачивая их как в пытке.

Взглянув на часы, я увидел, что еще нет девяти – вечер только начинался. Потом я почувствовал голод, и стал шарить по карманам мокрых брюк в поисках случайно завалявшихся денег, но ничего не нашел. Вспомнил, что в оплаченный номер входит завтрак, так что нужно только дождаться утра. И я снова лег в постель, придвинул к себе пепельницу и закурил. Что еще мне оставалось делать с мокрыми брюками и пустыми карманами? Я курил и холодно анализировал ситуацию.

Когда я родился, отцу было под сорок, и я был его любимцем. Я был избалован и им, и мамой. Позже я стал мечтательным подростком, погруженным в игру воображения, от которой, кажется, до сих пор не избавился окончательно. Я рано ушел из дому и жил самостоятельной жизнью, отстаивая свой незрелый идеализм от реальности, которая плотно обступала меня со всех сторон. Теперь я понимаю, что оставил родителей без внимания в годы, когда моя помощь была им особенно нужна. Надежды отца на меня не оправдались. И матери тоже. Я жил далеко от них, в другом городе, потом поступил в столичный университет, изредка навещая их и тяготясь их обществом. Мне было 30, когда отец неожиданно умер. Ему не было еще 62-х. А потом я много лет жил заграницей, и за это время умерла мама.

Конечно же, чувство вины не оставляло меня все эти годы. Проявлялось оно в частности в повторяющихся картинках, которые я видел с удивительной регулярностью перед засыпанием. Вот и сейчас я закрыл глаза, пытаясь заснуть, но заснуть мне, как всегда, не удалось. Тогда я встал, начал ходить по комнате, пробовал читать, смотрел в окно. Устав, снова лег в постель, и опять появились причудливые персонажи в карнавальных нарядах и среди них мой отец, танцующий с дамой вальс. Я долго удерживал это двойственное состояние полусна-полубодрствования, следя за развитием событий. Я заснул только под утро.

3

Наутро я был уже на пристани. Небо было чистое, солнце играло на воде веселыми искрами, совсем как в детстве. Кстати, одеваясь, в заднем кармане джинсов я обнаружил две смятые сторублевки, так что я чувствовал себя не таким потерянным, как вчера. Катер бодро покачивался возле причала, пассажиров было немного, и мы поднялись на катер и уселись на скамьях под навесом.

Волны бились о причал, нас поднимало и опускало, и я видел за бортом то полоску воды, отделявшей нас от причала, то расписанные граффити стены речного вокзала. Передо мной сидели две девочки и с ними их молодящаяся бабушка в широкополой коричневой шляпе. Девочкам было лет по 10-12, обе хорошенькие, длинноногие, с быстрыми живыми глазами. Особенно привлекательным был легкий пушок на их свежих личиках. Они сразу заметили мое внимание и начали кокетничать. Девочки постоянно убегали куда-то, а потом с разбега падали на скамью рядом с бабушкой, громко смеясь и вскидывая глазки. На меня они, конечно же, не смотрели. А я не отрывал от них глаз всю дорогу. Зато бабушка сразу заговорила со мной и начала рассказывать мне о своей соседке, которая ни с того, ни с сего сошла с ума и зарезала своего мужа. Говоря, бабушка непрерывно улыбалась, и из-за этой улыбки на ее верхней губе собирались мелкие сухие морщины.

К полудню солнце стало пригревать, и бабушка натянула на головы девочек одинаковые желтые панамки. Девочки продолжали меня занимать, бегая по палубе и кокетничая. Они мне нравились обе вместе, по отдельности они не были интересны. В них обеих была та летучая женская притягательность, которую женщины теряют очень рано. Когда наш катер ударился о края пристани и пассажиры выстроились на сходе, я сошел вместе с другими на пристань, а девочки с бабушкой поплыли дальше.

4

Передо мной лежал городок Б, который можно было оглядеть одним взглядом – чистенький, предсказуемый, скучный. Я вышел на площадь, покрытую брусчаткой с памятником поэту, родившемуся в городе Б в 19 веке. Пройдя через площадь, я ступил на одну из его улиц. Увидев одну улицу, можно было понять, что точно такими же будут и остальные: глухие заборы, захламленные подворотни, закрытые ставнями окна. Отыскать типовой пятиэтажный дом, в котором жил мой родственник, не составило труда. Я поднялся и позвонил в дверь, обитую коричневой тканью.

Мне открыл угрюмый мужчина в майке, и я долго стоял и смотрел на него, пытаясь вспомнить, зачем я здесь оказался. Поездка на катере вытеснила из памяти цель моего путешествия. Вдобавок я забыл имя родственника, стоявшего передо мной. Я думаю, мы с ним никогда раньше не встречались. Не зная, как к нему обратиться, я назвал свое имя и сказал, что приехал, получив его письмо. Посторонившись, он впустил меня в квартиру. Дверь со скрипом затворилась за нами.

Мы прошли на кухню и сели за стол. Я сидел лицом к окну и слушал, а мой родственник – его звали Борисом – повторил мне все то, о чем он писал в своем письме. Отец мой когда-то жил в этом городе и они с Борисом близко общались и даже вместе жили. И другие в этом городе помнили моего отца. В последнее время они начали замечать, что отец появляется на улицах, чаще всего в районе пристани. Борису об этом рассказывали, а он не поверил, пока однажды сам не столкнулся с отцом. Поздно вечером Борис возвращался с работы и увидел отца. Однако отец не захотел его признать, отвернулся и ушел от него быстрым шагом. Борис уверен, что это был мой отец. «Непонятно, где он живет и чем занимается», – сказал Борис.

Между прочим, Борис сказал мне, что собирается в командировку и предложил пожить в его квартире, пока он будет отсутствовать. Потом он начал выяснять степень нашего родства. Слушая Бориса, я начал задремывать. Его рассказы не могли вытеснить свежие впечатления дня, проведенного на реке под открытым небом.

Я видел себя на катере, где две девочки в желтых панамках бегали по палубе и громко смеялись. И вдруг смеющиеся девочки растворились, и я увидел бледное лицо отца, появившееся в окне за спиной Бориса. Я мгновенно очнулся, но лица в окне больше не было видно. Я подумал: какой это этаж, третий, четвертый? Был ли это отец, видел ли я вообще кого-либо? Может быть, мне показалось. Да, скорее всего это все мне привиделось.

5

Мне нужно было на что-то решиться, остаться в городе Б или, заняв у Бориса денег, сразу же уехать домой, благо катер возвращался в М через несколько часов. Очень хотелось сразу уехать и забыть всю эту историю. Вычеркнуть ее из души.

И все же я не уехал. Я остался в городе Б, поселился у Бориса и стал ждать встречи. Странная это была жизнь. Бориса я с той первой встречи больше никогда не видел. Видимо он уехал в командировку. Я спал целыми днями и только вечером выходил на охоту. Вечером улицы и дома обретали что-то загадочное, призрачное. Фонари на улицах горели исправно и даже ярко, но этот свет лишь подчеркивал мертвенность и безлюдье города. На улицах действительно не было никого, и хотя была ранняя осень, окна были закрыты и свет горел только в редких окнах, занавешенных плотными шторами. Кое-где была слышна приглушенная музыка тяжелая и неторопливая, какую когда-то сочиняли придворные композиторы для торжественных церемоний и обедов.

Город походил на кладбище. Ничего не согревало глаз, не радовало сердце. Заборы, стены, забитые хламом подворотни, глухие занавешенные окна. Редкие тени прохожих. Все мертво, чуждо. Я спрашивал: как жить? как вынести пустоту? почему отец выбрал этот город? почему этот город держит меня?

Представьте себе, что я чувствовал, гуляя по этим улицам в абсолютном одиночестве в ожидании встречи, которой я больше всего боялся. Все во мне напрягалось от страха, и когда однажды на меня налетела визжащая собака, от неожиданности я упал и больно ударился коленом о камень. Собака куда-то исчезла, а мое сердце бешено стучало.

В другой раз из подворотни вышла старая женщина в надвинутом на лицо платке и, подойдя ко мне, протянула ладонь, как будто прося подаяние. Я протянул ей сторублевую купюру, но старуха отвернулась и скрылась в подворотне, откуда появилась. Ей не нужны были деньги, видно, она хотела от меня чего-то другого. Я так и не увидел ее лица.

В квартиру Бориса я возвращался под утро, когда туман с реки заползал в прибрежные улицы. Ежась от холода, я поднимался по крутой лестнице к двери, обитой коричневой материей и толкал ее. Она нехотя раскрывалась, впуская меня, а потом медленно закрывалась на скрипящей пружине, а я шел на кухню и кипятил воду для чая. Я пил чай с сухарями и думал о том, как, когда я был маленьким, мы с отцом ездили по веселым городам. Я помогал ему делать его работу, то есть ходил с ним по разным учреждениям и терпеливо ждал, пока он встречался и разговаривал с занятыми мужчинами и женщинами, а потом мы с отцом шли в кино или цирк и отец покупал мне множество игрушек. Я получал в подарок тряпичного зайца или гимнаста, прыгавшего на веревочке или деревянных медведей, бивших деревянными молотами по наковальне – такие игрушки дарили в те годы, – и я был счастлив, а сейчас мне уже за сорок – столько, сколько тогда было отцу. Мой отец умер, но не совсем – он все еще жил во мне, сидел на моей кухне, занятый своей таинственной жизнью.

Снова я вспомнил девочек, с которыми плыл на катере. Почему-то я постоянно думал об отце и об этих девочках. Что между ними общего? Я видел, как девочки вскакивают и убегают, а их опустевшее место на скамейке занимает мой отец. Он усаживается рядом с их бабушкой и смотрит ей в лицо, но она его не видит и продолжает рассказывать мне о сумасшедшей соседке, зарезавшей мужа. Потом девочки прибегают и с визгом плюхаются на скамейку, но отца на ней не оказывается. И снова они убегают, и опять появляется отец и садится на опустевшее место. Так повторяется несколько раз, но тут я начинаю замечать, что, сидя за столом, засыпаю. Я ложусь на диван и действительно засыпаю.

А вечером я опять отправлялся в город. Я чувствовал себя охотником и упорно выслеживал добычу, хотя понимал, что от меня ничего не зависит. Захочет ли отец со мной встречаться? Будет ли он со мной разговаривать? Что я скажу ему? О чем буду расспрашивать? Я не знал ответов на эти вопросы. Я просто шел по улицам, стараясь держаться поближе к пристани. Устав, я садился на деревянную скамью и смотрел на воду, плескавшуюся внизу, или на площадь с памятником поэту. Постепенно темнело, и в городе загорались фонари. Мелькали редкие фигурки прохожих. Я не искал отца – я ждал.

Как-то я набрел на пустой рынок под открытым небом. Шел дождь. Я брел между прилавков, переступая через лужи и кучи мусора. Под прилавками лежали бездомные, закутанные в балахоны. Некоторые прятались от дождя под картонными коробками, но холодные струи настигали их сверху и снизу. Мой отец может оказаться здесь среди этих людей, подумалось мне. И еще я подумал: пусть он будет калекой и бездомным, но живым. Но он не мог быть живым, я похоронил его десять лет назад. Да, но я видел в окне его живое лицо. Мои мысли смешались. Остановившись, я прислонился к столбу и закрыл глаза.

– Вам нехорошо? – спросил меня чей-то участливый голос.

Передо мной стоял невысокий коротко стриженый человек и смотрел на меня участливыми глазами. На нем был серый бывалый пиджак и светлые шорты. Голову его прикрывала видавшая виды шляпа, с которой ручьем стекала вода. Человек этот был готов оказать мне помощь, и я поблагодарил его и в свою очередь спросил, не могу ли я ему помочь. Не отвечая на мой вопрос, он взял меня под руку и повел к одинокому строению в стороне от прилавков. Дверь была полуоткрыта, за дверью было темно.

Он вошел, и я вошел следом за ним.

6

Мне открылась живописная картинка: в полутьме за столом сидела группа людей и негромко разговаривала. Блики огонька стоявшей на столе свечи освещали их возбужденные лица. При моем появлении разговор остановился, и лица обратились ко мне. Их было четверо, и одна из них – молодая женщина.

– Кто это, Марк? – тревожно спросила она моего провожатого.

Но Марк не спешил отвечать. Сначала он подвел меня к кругу и указал мне, куда я могу присесть. Потом знаком показал одному из сидевших в круге, человеку с большими испуганными глазами, что мне нужно дать кружку чая. Я благодарно отпил глоток и почувствовал разливающееся по телу тепло от горячего напитка, изрядно сдобренного ромом. Между тем Марк отвел в сторону женщину и человека, угостившего меня чаем, и о чем-то с ними поговорил. Потом подвел их ко мне и представил:

– Это Анна, а это Игорь. Мы в этом сарае встречаемся по ночам, а днем растворяемся в городе.

Не знаю, чем я внушил доверие Марку, но Анна и Игорь смотрели на меня теперь с меньшей тревогой.

– Ждешь? – спросил меня Игорь.

– Жду, – ответил я. – И вы тоже ждете?

Странную легкость и доверие испытал я вдруг к этим людям. Удивительно, как между людьми возникает доверие. Мы понимали друг друга, еще ничего друг о друге не зная. Я понимал, что это сделал Марк, но как он это сделал? Игорь улыбнулся – улыбка делала его похожим на ребенка. Лицо женщины также показалось мне уже не таким напряженным.

– Мой отец умер год назад, а отец Анны разбился в автомобиле. Нам сказали, что они здесь, и мы приехали их искать, – сказал мне Игорь.

– Я не верю, что моего отца больше нет. Он всегда рядом мной, но я его не вижу, – подтвердила Анна.

– Мне написали, что видели здесь моего отца, – я удивлялся, как легко мне было это говорить. – И я сам его тоже видел в окне третьего этажа. И все же я не могу понять, каким образом жизнь и смерть могут соединиться в одном человеке?

– Эти несводимости составляют нашу главную тайну, – услышал я за спиной слабый голос. Обернувшись, я увидел говорившего эти слова молодого человека с расставленными ушами. Он говорил как будто бы сам с собой, но каждое его слово ложилось мне на душу так, как будто он возвращал мне мои собственные мысли.

– Что мы знаем о жизни и смерти? Что мы знаем о мире, что мы знаем о человеке? – говорил этот человек. – Кто сказал, что жить хорошо, а умирать плохо? Кто знает, что такое прошлое и будущее? Кто осмелится утверждать, что прошлое позади, а будущее впереди? Может быть, все наоборот. И скорее всего все наоборот.

Пока он говорил, его сосед, человек с детской фигуркой и черными как угли глазами, с трудом себя сдерживая, несколько раз порывался его перебить и, наконец, найдя первую возможность, заговорил:

– Ты забыл, друг Валерий, о жгучей тайне жизни после смерти, – говорящий заикался от волнения. – Мы собрались здесь, чтоб ее разгадать, и мы уже близки к пониманию. Я знаю, что ключ к тайне моей жизни в крови и сперме моего отца.

– Нет, друг Виталий, я этого не забывал… Потому я говорю: в каждом человеке живет его отец. Мы проживаем жизнь всего человечества, всех кто жил до нас и тех, кто придет после нас. Мы идем по своим собственным следам. Мой отец не умер, и я тоже не могу умереть. Умирает то, что уже мертво: ум, привычки, стереотипы и наше тело. Но есть основа, которая остается, когда все это исчезает. Ее можно открыть, если найти в себе отца, и через него – его отца, и дальше, дальше. Это не пустая абстракция, это живая нить, за которую можно ухватиться.

А потом говорили Анна и Игорь, и я, и снова Валерий и Виталий. Только Марк не вмешивался в разговор. Он был хозяином и угощал нас чаем.

7

Мы расстались перед рассветом. Я возвращался домой, или в место, ставшее с некоторых пор для меня домом. Дождь закончился. Я шел в сизых сумерках по мокрым зябким улицам города, который больше не был для меня пустыней и кладбищем. Я чувствовал себя уверенней – я был не один – у меня были друзья. У меня появилась нить надежды.

Подходя к дому Бориса, я почувствовал, что в квартире кто-то есть. Может быть, Борис вернулся из командировки, подумал я. Однако свет в окне не горел. С бьющимся сердцем я поднялся на свой этаж.

Предчувствие меня не обмануло. За столом в тусклом свете уличного фонаря в облаке сигаретного дыма сидел человек и курил. Сидел, отвернувшись к окну, так что его лица почти не было видно. Сигаретами на кухне также не пахло.

Человек этот был, но его и не было. Это ощущение отсутствия сидящей передо мной фигуры было первым, что я почувствовал. Я понял две вещи: нельзя включать свет, и к нему нельзя подходить. Нужно было вести себя осторожно и в то же время буднично – в противном случае он исчезнет.

Это было знакомое мне двойственное состояние присутствия и одновременно отсутствия. Нужно было держать его на краю зрения. Это позиция давала эффект какой-то странной взаимности и общения в нейтральной зоне. Впрочем, общения пока еще не было, просто он был рядом со мной в моем обычном пространстве, и от меня требовалось сделать шаг в его сторону. Это нужно было сделать именно мне, потому что он уже сделал шаг навстречу, появившись на кухне.

Я не знал, как это сделать.

Я стоял с другой стороны стола и смотрел в окно, держа его на краю зрения. Наши взгляды пересеклись за окном, и в воображаемой точке пересечения наших взглядов я увидел… нет, я ничего не видел глазами… кажется, глаза мои были закрыты… опять возникло состояние двойного существования… не бодрствования и не сна… это было третье состояние присутствия в знакомом мне месте… я в нем уже был… яркий день под открытым небом… две девочки, палуба и их молодящаяся бабушка… девочки с криками убегают, а он занимает их место на скамейке на палубе… бабушка его не видит, а я вижу… не могу отвести взгляда… девочки возвращаются и садятся на свое место рядом с бабушкой… но он тоже сидит на этом месте… две картинки соединяются в одну… эти несводимости и составляют главную тайну… два мира – это один мир… жизнь и смерть, а за ними третье… там возможна настоящая встреча…

Я очнулся – его на кухне не было.

8

Резкий холодный ветер. Небо обложено тяжелыми рваными облаками, ползущими навстречу и наискосок. Я возвращаюсь на знакомом мне катере. На палубе никого, там гуляет ледяной ветер. В кабине под палубой два десятка пассажиров. Пассажиры угрюмые, замкнутые, озабоченные.

Я сижу за буфетным столиком перед остывшим чаем и смотрю на пенящуюся за иллюминатором воду, на ползущие по небу тяжелые облака. После события, которое случилось на кухне у Бориса, оставаться в городе Б не имело никакого смысла. Все стало ясно: настоящая встреча не зависит от того, где я нахожусь. Она может произойти в любом месте: в городе Б или в городе М, или дома, независимо от того, пасмурно, дождливо или вёдро. Это может случиться на улице или на катере или на базаре. И это не встреча с отцом или с собой, или с жизнью, или со смертью. Это встреча с третьим, которое все объемлет и не имеет названия или имеет их миллион. Я чувствую, что опять погружаюсь в свойственное мне состояние полубодрствования и полусна.

Тут к моему столику подходит мужчина в модном приталенном плаще с бутылкой коньяка и двумя – один в другом – бумажными стаканами. Уверенный голос, широкие манеры, знакомое лицо. Впрочем, нет, не знакомое, а какое-то ожиданно новое. Широкий лоб, ироничный взгляд, большой вздернутый нос и твердые губы. Таким и должно быть лицо ненавязчивого попутчика, угощающего первого встречного.

– Позвольте приземлиться за вашим столиком и предложить вам разделить со мной радость двух находок. Представьте себе, на этой ржавой посудине оказался приличный коньяк и – мало того! – итальянская машина для настоящего эспрессо. Эти два чуда неизбежно должны произвести третье: хорошую компанию и приятный разговор. Вы не возражаете?

Откуда я все-таки знаю этого человека? Где я видел это лицо? Или в нем повторились сохраненные памятью формы множества лиц, каждый раз добавляющие свежую деталь, например, большой вздернутый нос, как в этом случае? Между тем он уже уселся напротив меня и разлил коньяк по стаканам, а юркий буфетчик с аккуратно подкрученными усами принес и поставил перед нами две чашечки дымящегося кофе. Я подумал: по законам жанра далее последует церемония знакомства и длинный монолог – и ошибся лишь относительно второго. Впрочем, неприязни к своему визави и особого отторжения я не чувствовал, а коньяк и кофе при моих стесненных обстоятельствах и подавленности из-за бессонницы были очень даже уместны.

– А теперь, раз уж так распорядился его величество случай, давайте познакомимся и выпьем за наше знакомство. Поэт, артист и коммивояжер Анатолий Прохоров, – с провинциальной торжественностью представился мой попутчик и с улыбкой добавил, – в дальнейшем я расшифрую каждую из этих позиций. А вас, простите…?

Я назвался.

– I’m pleased to make your acquaintance, – как говорят в таких случаях наши духовные антиподы. Позвольте задать вам парочку вопросов, – мой попутчик быстро входил в роль и явно наслаждался ею, – какие нужда, забота или причуда привели вас на это богом забытое судно, покорное волнам, ветрам и мотору? Куда держите путь и откуда? И последний вопрос: удачным ли было предприятие, ради которого вы предприняли громоздкое путешествие?

Что мог я ответить на эти вопросы кроме правды? Я выложил ему правду, но не всю. Из моего ответа получилось, что я ездил в город Б на встречу с отцом и что теперь возвращаюсь домой с чувством исполненного долга перед моей совестью. Деталей я не выдавал, и вышло вполне правдоподобно.

– Что ж, совесть – наш строжайший судья и последний арбитр в подобных делах, – задумчиво проговорил Анатолий. Помолчав, он продолжил свои вопросы:

– А скажите на милость, не случилось ли с вами в эту поездку нечто экстраординарное, что привело вас к важнейшему открытию, которое кардинально изменило все ваши устремления, успокоило прежние тревоги и открыло новую прежде нечаемую картину?

На этот вопрос я ответил утвердительно, однако сказал, что едва ли способен ясно сформулировать свое новое понимание из-за трудности самого предмета, отсутствия у меня опыта философских обобщений и краткости времени, прошедшего с момента моего открытия. И все же я намекнул, что мое открытие касается жизни, смерти и того, что стоит за ними.

Анатолий не спешил комментировать услышанное от меня и рассказывать о себе и продолжал задавать вопросы. Впрочем, он все же успел заметить, что он поэт по призванию, артист в жизни и комми, путешествующий и продающий встречным-поперечным свои таланты, по нужде.

Бутылка коньяка постепенно пустела, усатый буфетчик трижды сменил нам чашечки с эспрессо, а я начинал чувствовать легкий отрыв от своего тяжелеющего тела в результате воздействия на него размягчающего тепла коньяка и внимания собеседника к моей скромной особе.

Видя, что Анатолий готов без конца задавать свои вопросы, я решил перехватить инициативу и спросил, есть ли у него дети.

– Я – отец десятилетнего существа – мальчугана, застрявшего между фантазиями и реальностью, – с напускным сокрушением ответил он.

Не удовлетворившись, я спросил его, жив ли его отец, на что он сказал:

– Мой отец был моряк и утонул в той самой реке, по которой мы с вами сейчас плывем. Он уже давно лежит на дне в зеленых водорослях и тине, обглоданный местными рыбами, крабами и улитками.

На мгновенье я увидел большое раздутое тело, опутанное водорослями, медленно опускающееся на дно реки. Однако мой попутчик не позволил мне погрузиться в мои видения и предложил тост за бескомпромиссные души, устремленные к идеалам.

Нужно сказать, что в продолжение нашего коньячного общения облик моего компаньона несколько раз незаметно менялся, и сумма всех этих мелких изменений создавала картину, отличную от моего первого впечатления. Теперь он был скорее похож… на меня или… на моего отца, каким я его помнил ребенком, а также по фотографиям, оставшимся от того времени. Но, конечно, речь могла идти лишь о некотором внешнем сходстве – и только. Мой попутчик был в высшей степени экстравагантным персонажем – умным и уверенным в себе собеседником. Он плотно сидел на своем стуле, своевременно разливал по стаканам и пил коньяк, взглядом подзывал буфетчика и давал ему указания, одновременно направляя наш разговор по ему одному известному руслу.

9

О, читатель, добравшийся до этой страницы моего повествования! О, мудрейший, о дальновидный! Знаешь ли ты, по какому руслу ведет тебя мой рассказ? Ищешь ли ты мудрости или пустого развлечения? Читаешь ли ты слова или находишь что-то между слов? Ты всегда прав, потому что кто может тебе возразить!? С тобой не могут поспорить Гомер и Гесиод, Данте и Петрарка, Рене Бретон и Филипп Огюст Матиас Вилье де Лиль-адан. И я не стану спорить с тобой. Мы можем здесь разойтись, и каждый пойдет своим путем. Отныне ты будешь следовать за другими. За теми, кто громко и уверенно провозглашает общие места. За теми, кто издает каждый год по роману. По три романа. По восемь романов! Кто открывает тебе самые последние доктрины и ведет тебя истинным путем. Четвертым, пятым, шестым и даже седьмым путем. Я же ничего не могу тебе обещать. Расстанемся, многоуважаемый читатель!

Как, ты решил со мной остаться? Ну, тогда дай мне руку. Моя немного дрожит, потому что я начинаю понимать, что произошло. Я прошел через смерть и не умер. Иначе как бы я все это записал?

10

Допив коньяк, на нетвердых ногах и слегка поддерживая друг друга, мы вышли на палубу и подошли к леерному ограждению вдоль борта. На мне был свитер, на Анатолии – тонкий плащик, ни тот, ни другой не могли защитить от шквального ветра. Трудно было устоять на ногах. Холод пронизывал нас до костей. Внизу под нами зияла водная бездна.

– Ну что ж – прыгай! – скомандовал Анатолий Порохов.

Я с недоумением посмотрел на него.

– Выбирай: жизнь, смерть или третье.

Анатолий кричал, чтобы я мог его слышать.

– Кто ты? – закричал я срывающимся фальцетом.

– Я – третье! – ответил он и, обняв меня, бросился со мной за борт.